|
Николай Толстых, историк-краевед Дни гнева глазами поэта и гражданина Под впечатлением от петроградских событий июля 1917 года родилось стихотворение нашего земляка, поэта, свидетеля тех бурных дней. Визит к Буревестнику К июлю 1917 г. обстановка в революционном центре - столичном Петрограде - стала поистине взрывоопасной. Противостояние политических сил накалилось до предела и требовало выхода, которым и явились переломные события 3-5 июля. Свидетелем и очевидцем этих без преувеличения грандиозных событий был наш земляк поэт Кондратий Кузьмич Худяков, прибывший из Кургана в Петроград. Как и зачем он там оказался? В книге ныне покойного историка и краеведа В.А. Плющева "Перманентная революция" говорится, что К. Худяков "был делегатом Первого Всероссийского съезда крестьянских депутатов, проходившем 4 - 28 мая (17 мая - 10 июня) 1917 года в Петрограде, и явился свидетелем так называемой "мирной демонстрации" большевиков, о которой вел дневниковые записи"/1/. Подобное утверждение, скажем сразу, вызывает сомнение: между двумя событиями, крестьянским съездом и демонстрациями в июле, как ни считай - по новому либо по старому стилю, остается целый месяц. Однако в тех же дневниковых записях - все они в дальнейшем будут цитироваться по упомянутой книге В.А. Плющева - за 3(16) июля К. Худяков отмечает, что находится в Петрограде "более недели", но никак не месяц. Следовательно, скорее всего, его появление в столице было вызвано иными причинами и отнюдь не связано с крестьянским съездом. Среди этих причин, вполне вероятно, главное место занимала творческая. Дело в том, что, согласно воспоминаниям друга поэта, известного писателя Всеволода Иванова, начинавшего свой литературный путь в Кургане, Кондратий Худяков отправился в Петроград с весьма определенными планами. Он поехал не с пустыми руками, а повез туда экземпляры своего первого и, увы, единственного прижизненного поэтического сборника "Сибирь". В. Иванов, работавший в типографии "Народной газеты", вместе с товарищами помог набрать и отпечатать этот сборник. Стараниями Иванова экземпляр "Сибири" был послан в Петроград А.М. Горькому. Он же потом снабдил Худякова рекомендательным письмом к знаменитому писателю. Последний состоял также редактором ежедневной газеты "Новая жизнь", начавшей выходить с 18 апреля (1 мая) 1917 г. По прибытии в Петроград Худяков отправился именно в редакцию "Новой жизни". Здесь состоялось его знакомство с Горьким. Встреча вышла непродолжительной. По рассказу В. Иванова, "вышел хмурый Горький, прочел его стихи и сказал, что они будут напечатаны. Стихи действительно через год приблизительно были напечатаны во втором сборнике пролетарских писателей"/2/. Стало быть, из изложенного можно сделать с большей уверенностью вывод, что Кондратий Худяков оказался в Петрограде не в качестве крестьянского депутата, а как поэт-самородок из далекого провинциального Кургана. Вероятно, он надеялся найти в столице признание именно как поэт, рассчитывал заинтересовать собой не одного Горького, но также попытать счастье в других редакциях и издательствах, познакомиться с литературной жизнью столицы и ее представителями. Однако это из области догадок. И вместе с ними оставим пока что до поры до времени стихи Худякова в стороне. Мы вернемся к ним позже, в особенности к одному примечательному стихотворению, о скором создании которого курганский поэт еще даже не помышлял. На его рождение революционный Питер повлияет самым непосредственным образом. Отметим такую деталь: Худяков застал Горького в редакции "Новой жизни" хмурым. Уже позже об этом хмуром состоянии классика узнает со слов возвратившегося в Курган поэта его друг В. Иванов. Понятно, что познакомиться с Горьким стремилось очень много разных людей, в том числе из провинции, но вряд ли хмурое состояние его объяснялось необходимостью, откладывая дела, знакомиться с очередным посетителем. Думается, хмурый вид живого классика вызывался куда более важными причинами. Писатель находится в гуще политических событий, а ход этих событий, не совпадая с его собственными ожиданиями, идейными установками, внушал ему сильное беспокойство. Поскольку встреча Худякова с Горьким произошла, без сомнения, незадолго до начала июля 1917 г., то теперь самое время перейти к этим грозным событиям и затем к их восприятию курганцем Кондратием Худяковым.
Как в кипящем котле
Прославленный в молодости как буревестник революции, Горький после свершения Февральской революции опасался ее дальнейшего углубления и радикализации. Развитие революции бурно ускорялось день ото дня и, как ему представлялось, только увеличивало и подтверждало его опасения. В 1917 г. народные массы, доселе находившиеся в относительно "статическом" состоянии, пробудились к активному действию. Именно грандиозный размах этого действия масс сделало революцию поистине великой, а отнюдь не деятельность политических партий - фактор, конечно, важный, но не решающий, не главнейший. Куда штабам без армий? Лишь поспевавшие в ногу с трудовыми массами партии преуспевали и побеждали, в противном случае революция в ходе своего развития отбрасывала их решительно и безнадежно на обочину. Исходя из этого положения, и следует судить хотя бы о тех же большевиках. Сейчас их нередко ославливают узурпаторами, но такое утверждение выдает поверхностный взгляд, если не свидетельствует вообще о предвзятости. Социальная пропасть между бедностью и богатством (при слабости и небольшом удельном весе средних слоев в российском обществе) усилилась затяжной империалистической войной. Это и предопределило февральский взрыв с последующим нарастанием радикальных требований народных масс, творивших энергичной самодеятельностью то, что называется "революцией снизу". Быстрее всего созрел и ярче проявил себя радикализм народных низов в революционном центре: среди солдат и рабочих Петрограда, матросов Кронштадта. Он вовсе не был искусственно подогрет, а вызрел естественным образом из жгучих, жизненно важных ожиданий и чаяний. Но обманутые ожидания и чаяния еще сильнее накаляли обстановку, делали ее взрывоопасной. Не партии "разогревали" массы (и тут не исключение большевики или анархисты), а массы посылали сигнал партиям, их вождям и деятелям. На резкое поведение рабоче-солдатских масс Петрограда, матросов Кронштадта повлияло то обстоятельство, что февраль 1917 г. вместе с невиданной свободой не принес ощутимых улучшений в экономике. Наоборот, экономическое положение только усугублялось. Недовольство низов подогревалось растущей инфляцией, дороговизной, нехваткой товаров первой необходимости, дефицитом топлива, сбоями в снабжении, в работе транспорта и прочего. Вдобавок оно усиливалось под влиянием не прекращающейся войны и от планов Временного правительства по ее продолжению "до победного конца". Чем дальше, тем больше пролетарско-солдатские массы столицы выражали враждебность правительству. Твердо рассчитывать последнее могло на поддержку разве что "чистой публики", которая стояла за продолжение войны, соглашаясь на решение всех назревших социальных вопросов, в том числе основного - земельного, после победного ее окончания. При этом расплачиваться жизнями за такой ура-патриотизм пришлось бы все равно не "чистой публике". Июльские события в Петрограде, прогремевшие открытым выступлением военных и рабочих, как раз стали мощным проявлением низовой революции. Вместе с тем события 3-5 (16-18) июля 1917 г. показали углубляющийся раскол в освобожденном от самодержавия российском обществе, который отразился, в частности, в борьбе между умеренными и радикальными политическими течениями. Каким бы ни было влияние леворадикальных партий (большевиков, анархистов) на заводах, в солдатских казармах петроградского гарнизона и среди кронштадтских матросов, июльское возмущение родилось как стихийный протест. В своих грозных проявлениях оно стало масштабнее, чем более ранняя демонстрация 18 июня. Свидетель обоих событий американский журналист А.Р. Вильямс вспоминал о "разразившейся со страшной силой" июльской буре. "Этот клокочущий поток разлился намного шире того, который протекал по улицам 18 июня, и носил куда более грозный характер, потому что поблескивал сталью штыков и извергал проклятья, выражающие гнев нескончаемой серой колонны. Это было вылившееся само по себе возмущение народа против правительства - угрожающее, лютое и неистовое"/3/. Данные слова американца непосредственно относятся к 3 июля, когда революционное нетерпение в пролетарском центре вышло из берегов. Как бы ни было оно на руку большевикам, однако же их лидерам и деятелям при оценке этого острейшего момента пришлось обуздывать, умерять, сдерживать народный протест, стараться усиленно ввести его в берега, направить в определенное русло, переводя по-возможности из стихийного в организованное, из вооруженного в мирное проявление. О неожиданности вспыхнувших 3 июля выступлений свидетельствовали многие большевики. Сам Ленин, находившийся на отдыхе в Финляндии, получил известие о них только утром следующего дня и заторопился в столицу. Член большевистской военной организации А.Ф. Ильин-Женевский позже признавался: "Для многих ответственных работников нашей партии июльские события явились столь неожиданными, как и для меньшевиков и эсеров. События своей бурной стремительностью превзошли ожидания и спутали предположения и прогнозы очень многих"/4/. Естественно, наш земляк, захваченный столичным водоворотом, обо всем этом знать не мог. Ему приходилось лишь впитывать впечатления, наблюдать лавину событий, не пытаясь их немедленно оценить. Что же он увидел?
В дни гнева
Петроград представлял собой огромную сцену, на которой разворачивалось грандиозное действо. Разумеется, Кондратию Худякову как очевидцу невозможно было узреть все это действо целиком и объять своим взглядом всю необъятную картину. Он был в состоянии выхватить разве что отдельные эпизоды, став их непосредственным свидетелем и уже по ним почувствовать важность совершающихся событий в бурные июльские дни. Эпизодичность впечатлений отразилась и на отрывочности дневниковых записей. А начиналось так: "3 июля к вечеру я узнал от товарища, что по Литейному проспекту двигается большая демонстрация военных с оружием в руках и плакатами: "Долой 10 министров-капиталистов!" Сидя в Петрограде более недели, я еще не видел ни одной демонстрации, поэтому поспешил на Литейный, тем более, что моя квартира от Литейного не так уж далеко. Придя сюда, я никакой демонстрации не встретил, тем не менее весь проспект представлял из себя сплошную массу волнующегося, как потревоженное море, народа. Она собиралась в отдельные кучки, каждая из которых имела своих ораторов и свою аудиторию". И вот тут курганец, увлекаемый, затягиваемый этим людским морем, впитывает доносящиеся из разноликой толпы возгласы и обрывки эмоциональных споров. "Перехожу от кучки к кучке, прислушиваюсь, кто о чем говорит. Вот молоденькая сестра милосердия горячо полемизирует с рабочим, доказывая ему, что она работает 24 часа в сутки, а они - де, рабочие, работают только восемь и требуют еще неслыханной платы и этим разоряют и губят Россию. Некоторые поддакивают сестре... А вот какой-то господин, размахивая увесистой палкой в пространстве, кричит, захлебываясь, как будто тоже в пространство: - Это они, сволочи, большевики... нашли время устраивать демонстрацию, а? Подлецы, погубят Россию... Что делают, а?.. Ведь и на фронте слава Богу, а они...". Худяков вроде бы не дает никаких личных оценок, ничего не добавляет от себя, но по манере изложения чувствуется, что ни доводы сестры милосердия, ни тем более крики господина с палкой поддержки в нем не находят и доверия не вызывают. В этой безбрежной, гудящей толпе ходил и американец А.Р. Вильямс и через переводчика задавал вопросы, намереваясь получить разъяснения насчет политических требований протестующих. Популярный ответ выдал рослый кронштадтский матрос: - К чертовой матери капиталистов. А другие наши политические требования - долой войну вместе с проклятым правительством. В одном из переулков стоял автомобиль, из окон которого высовывались дула пулеметов. Шофер вместо ответа на наш вопрос о его требованиях указал на полотнище с надписью "Долой министров-капиталистов!" - Нам надоело упрашивать их, чтобы они покончили с голодом и с истреблением людей, - пояснил он. - Они даже слушать нас не хотят. Ну ничего, дождутся, когда залают вот эти две собачки, тогда срезу услышат, - и он любовно погладил пулеметы"/5/. Кстати, вскоре такие же пулеметы увидел и наш земляк. "Я пошел дальше, - продолжал свой рассказ про события вечера 3 июля К. Худяков. - По Литейному с шумом и грохотом один за другим пронеслись несколько грузовых автомобилей, туго набитых солдатами, и броневиков, каждый из которых имел по пять пулеметов, наведенных дулами по сторонам; солдаты держали наготове стальную щетину штыков". Курганец не знал, что на этих грузовиках и броневиках разъезжали вооруженные солдаты 1-го пулеметного полка, которые и стали закоперщиками этого мощного возмущения. Неистовый порыв и яростное нетерпение пулеметчиков ("Нечего больше ждать! Долой!") не смогли заглушить уговоры большевиков - ни тех, что находились в рядах полка и в составе полкового комитета, ни в руководящих центрах партии. Полк, как вспоминал деятель военной организации большевиков А.Ф. Ильин-Женевский, "стремительно рвался на улицу, причем официально разговоры шли о демонстрации, а неофициально ответственные представители полка охотно говорили о том, что полк при огромном количестве пулеметов, которое у него имеется, может один без труда свергнуть Временное правительство. Конечно, на такого рода авантюру комитет военной организации никоим образом не мог дать своего согласия"/6/. Однако попытка большевиков удержать 1-й пулеметный полк от выступления оказалась на деле запоздалой. Пулеметчики уже успели к вечеру 3 июля поднять несколько полков, матросов, рабочих многих заводов. Весь этот поток стекался в центр Петрограда, волей-неволей вовлекая остальное население крупнейшего города России. Воочию наблюдает взбаламученное людское море и старается понять случившееся втянутый в этот водоворот Кондратий Худяков. "Обыватели недоумевают, что все это значит, - продолжает он записывать в дневник. - Недоумеваю и я и иду дальше, прислушиваясь к кучкам полемизирующих ораторов, каждый из которых старается говорить, но не хочет слушать другого. Меня заинтересовал один оратор, дающий советы осаждающим его обывателям на их вопросы: зачем и кому понадобилось это вооруженное выступление. Кстати, этот оратор недавно вернулся из Сибири, куда он ездил в командировку. Он доказывал необходимость этого вооруженного выступления как протеста против бездеятельности нашего Временного правительства в лице министров-капиталистов. - Вот, - говорит он, - я был в Тобольске и что же? Там благодаря бездеятельности Министерства внутренних дел на должность губернского комиссара назначен и управляет губернией один из самых реакционных деятелей Пигнатти. А в центральных губерниях России сплошь да рядом управляют делами исправники и пристава старого правительства". В этом ораторе, только что вернувшемся из Тобольской губернии, в которую входил и Курганский уезд, легко угадывается леворадикальный обличитель, настроенный резко и критически к Временному правительству и проводникам его политики на местах. К числу таких верных, преданных проводников, безусловно, относился и Василий Николаевич Пигнатти, адвокат по профессии и одновременно сотрудник Тобольского губернского музея. В качестве последнего организовал несколько научных экспедиций и провел раскопки Кучумова городища на месте исчезнувшего города Искера. В марте 1917 г. Временное правительство утвердило его на посту губернского комиссара - главы исполнительной власти. Он, строго говоря, реакционером отнюдь не был и даже, напротив, состоял в партии народных социалистов (энесов)/7/. Эта партия не только целиком поддерживала Временное правительство, но к тому же являлась по сути правящей, поскольку ее представители входили в правительственную коалицию подобно меншевикам и эсерам. Именно к руководящим деятелям и представителям этих социалистических партий (в советскую эпоху их именовали мелкобуржуазными) во Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете Советов рабочих и солдатских депутатов будут обращены призывы и требования демонстрантов отказать в поддержке Временному правительству и воплотить на деле лозунг "Вся власть Советам!", взяв власть в свои руки. Однако ответ на данные призывы и требования последует совсем иной. Он станет наглядным проявлением стремительно нарастающего раскола в российском обществе, резкого размежевания в демократическом стане. После этого пояснительного отступления вновь перенесемся с помощью записей К. Худякова в Петроград 3 июля. Тем более что в атмосфере возрастающей тревожности события там начинают принимать драматический оборот. "Вечерело. В глубокие улицы Петрограда спускалась жуткая сырая мгла, сквозь которую кой-где проглядывали далекие звездочки... Литейный кипел, как в котле... Вдруг с шумом и треском пролетел броневик, с которого крикнули: - Товарищи, на Невский! Этот так мало говорящий призыв сказал многое, и толпа заволновалась. Оратор из Сибири с несколькими товарищами двинулись по направлению к Невскому. Пошел и я... По Литейному прошел слух, что на Невском неблагополучно, что толпа пытается разоружить солдат, ехавших на грузовиках, и между ними и толпой произошло столкновение. Не успели мы пройти и ста сажень, как впереди нас, почти перед самым носом защелкал пулемет. Масса в панике заметалась по сторонам. Я очутился песчинкой среди громадной живой лавины, которая с неотвратимой силой ринулась в подъезд семиэтажного дома. Наглухо и накрепко запертые ворота оказались не в состоянии вынести панического напора этой лавины обезумевших от страха людей, - с треском разлетелись, и люди, толкаясь и шарахаясь, как дикое стадо, заполнили весь двор. В это время к пулемету присоединились винтовки, и была уже форменная пальба. Стреляли залпами где-то еще дальше, и Петроград превратился в боевую линию огня. Через несколько минут перестрелка стала стихать и, наконец, за исключением отдельных выстрелов, которые не прекращались всю ночь, совсем утихла. Публика начала приходить в себя, снова вышла на улицу и снова запрудила собой весь Литейный. Я пошел на квартиру, чтобы, чего хорошего, не попасть под шальную пулю. О том же, кто и в кого стрелял, никто ничего не знал и не мог дать себе отчета. Пока я шел на квартиру и ложился спать, стрельба залпами то возобновлялась в разных концах города, то снова стихала, и так всю ночь до утра". Относительно перестрелок на улицах столицы не владел в тот момент точной информацией и командующий Петроградским военным округом генерал-майор П.А. Половцев, когда ночью 3 июля составлял донесение военному и морскому министру А.Ф. Керенскому: "Кое-где возникла на улицах ружейная стрельба, но стреляли больше в воздух. По слухам, есть несколько раненых"/8/. Если в генеральском донесении подтверждается факт стрельбы и не говорится ничего про ее зачинщиков, то в противоположном, антиправительственном лагере ответственность возлагается на вооруженных сторонников Временного правительства. А.Ф. Ильин-Женевский вспоминал: "Люди, притаившиеся на чердаках и балконах буржуазных домов, обстреливали первые группы демонстрантов пулеметного и других полков, выступивших в этот день по собственной инициативе". А другой большевик, М.И. Лацис, которому поручалась днем 3 июля тщетная задача удержать солдат пулеметного полка от выступления, подобно нашему поэту-земляку вел дневник событий. В нем он относительно одного крупного инцидента с перестрелкой вечером 3 июля записал через день следующее: "Пулеметчики, как дьяволы, носятся по центральным улицам города. На Невском на них нападает вооруженный отряд, и начинается перестрелка. В результате допустившие к себе чересчур близко противника и не желавшие в толпе стрелять пулеметчики лишаются 10 пулеметов"/9/. Обстрелу подверглись около Садовой улицы также солдаты Гренадерского полка, примкнувшие к выступлению. Кондратий Худяков был застигнут перестрелкой на Литейном проспекте, вблизи Невского проспекта, оказавшись в ее эпицентре. Позже по этим местам прошли уже знакомые нам А.Р. Вильямс с переводчиком Гамбергом. "Три раза за эту ночь наши ноги скользили по лужицам крови на мостовой. На Невском сплошь были выбиты окна и рамы, - вспоминал американец, - вспыхнул настоящий бой на Литейном, после которого на камнях остались двенадцать казачьих лошадей. Возле убитых лошадей стоял высокий извозчик. На глазах у него блестели слезы"/10/. Про этих лошадей, павших жертвами людского противоборства, упомянул вскоре в своих записях и Худяков, приводя иную цифру. "Утром товарищ, член Исполнительного Комитета Совета крестьянских депутатов, вернувшийся в 4 часа утра с заседания из Таврического дворца (в нем также размещался ВЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов - Н.Т.), сообщил, что он, идя по части Литейного проспекта, насчитал 19 убитых лошадей, но людей убитыми не видел, так как последних посбирали кареты скорой помощи".
Развязка драмы, или Пиррова победа
Нужно заметить: в записях Худякова о событиях 4 июля говорится почему-то очень скупо, хотя по острому драматизму они не уступают событиям 3 июля, поскольку непосредственно вытекают из дня предыдущего. "Днем 4-го июля Петроград совершенно замер. Трамвайное движение остановилось. Магазины не открывались, кроме торгующих продуктами. Мосты через Неву развели, кроме одного Троицкого моста, где был поставлен караул солдат". Так записал курганец, а дальше он вновь возвращается в прошлый день, успев получить к тому времени некоторую информацию из устных и печатных источников. "Среди манифестантов 3-го июля было много рабочих, вооруженных винтовками, и кронштадтцев-матросов. Манифестацию, как говорят и пишут, устроили большевики без ведома Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов (он же ВЦИК - Н.Т.). Стрельба началась с того, что когда навстречу манифестантам ехал разъезд казаков, то неизвестно как был произведен провокационный выстрел, и солдаты подумали, что в них стреляют казаки, а последние, наоборот, и завязалась перестрелка. В результате в ночь на 4 июля оказалось семь человек убитых казаков и 2-3 солдата, много раненых. А всего за 3 и 4 июля - около 20 убитых и 500 раненых. Точного же подсчета еще не установлено". На деле же выступление в понедельник 3 июля являлось спонтанным, большевиками никак специально не планировалось и произошло по инициативе народных низов. Конечно, когда народное возмущение уже вовсю бурлило и ярилось, то в большевистских рядах отыскались нетерпеливые головы, которые готовы были превратить это возмущение в полномасштабное вооруженное восстание. Отыскались такие головы и на проходившей тогда экстренной общегородской конференции РСДРП(б), но решающее слово оставалось за партийными руководящими центрами и их лидерами. Побывавший на конференции Ильин-Женевский вспоминал: "Большинство районных делегатов находилось в крайне возбужденном состоянии; часть настаивала на необходимости вооруженного восстания. "Какая тут может быть мирная демонстрация, - кричал сильно жестикулируя, какой-то высокого роста делегат, - на улицах стрельба, это новая революция!"... Однако партийные центры считали вооруженное выступление преждевременным и стояли за придание движению мирного характера"/11/. Действительно, победили трезвый расчет и взвешенная оценка ситуации: немедленное вооруженное восстание с целью осуществления лозунга "Вся власть Советам!" большевистское руководство сочло преждевременным, поскольку для обеспечения победы сил одного революционного авангарда в лице рабоче-солдатско-матросского Питера явно недостаточно. Этот передовой отряд должны были поддержать народные массы во всей России, включая солдат действующей армии. Там уже все бродило, но необходимо было время на то, чтобы революционное недовольство в провинции и армии созрело окончательно и вылилось в ясное требование. Лишь со вторника 4-го июля большевики усиливают свое влияние на столичные низы, стараясь ввести стихийный протест масс в организованное русло. Понимая, что недовольство и гнев за один день не утихнут и могут с новой силой впыхнуть вновь, они принимают решение провести 4 июля мирную демонстрацию. На эту демонстрацию возлагалась задача-максимум - попытаться убедить, путем давления снизу, неподконтрольный большевикам ВЦИК Советов взять всю полноту власти, лишив ее Временное правительство. Тем самым мог осуществиться мирный путь завоевания власти Советами, поскольку без поддержки социалистов в Советах Временное правительство оказалось бы неспособным к сопротивлению. Однако участники демонстрации 4 июля - их набралось до полумиллиона - не добились ожидаемого, и попытка их потерпела неудачу. Социалисты во ВЦИК Советов ответили отказом, объявив демонстрацию "большевистским заговором". Ощутив поддержку ВЦИК, правительство приободрилось и вскоре принялось стягивать верные войска для разоружения революционных частей. В довершение 4 июля демонстранты подверглись новым обстрелам. Стрельба по ним производилась в середине дня и вечером большей частью сверху - с крыш домов и чердаков. Как и 3 июля, одним из мест обстрелов стал угол Литейного и Невского проспектов. Вечером отряд казаков обстрелял солдат небезызвестного уже 1-го пулеметного полка, в результате чего завязалась перестрелка. Несмотря на то, что записи Худякова не содержат упоминания о демонстрации 4 июля, он, безусловно, знал о ней и мог ее наблюдать, так как квартировал недалеко от Литейного. Подобное "выпадение" второй демонстрации можно объяснить тем, что отражение июльских событий в форме дневника делалось не ежедневно,а только 6 июля сразу за несколько дней. Возможно, своими записями он задумал поделиться с земляками, послав их в Курган, поэтому заметки писались спешно. Худяков сообщает лишь предварительные сведения о числе убитых и раненых. По окончательному подсчету итог противостояния непримиримых сил составил 56 убитых и 650 раненых. 5 июля Петроград объявляется правительством на военном положении, а для усиления верных ему войск и разоружения непокорных солдат и матросов с фронта вызывается подкрепление. В этот день Худяков отмечает следы оставшихся разрушений. "Когда 5 июля я проходил по Жуковской улице, то там же валялись две убитые лошади, а на Литейном масса выбитых саженных стекол в магазинных витринах и погнуты толстые железные перила, ограждающие витрины. Это во время стрельбы публика разбивала стекла, ища где ей укрыться от шальной пули. Несколько магазинов разгромлены". Курганец сообщает о разоружении матросов Кронштадта и солдат в Петропавловской крепости. Чтобы не подтолкнуть их к сопротивлению, чреватому новыми жертвами, условия сдачи были выдвинуты щадящие: всех обезоруженных и арестованных после переписи освобождали. В урегулировании ситуации приняли участие члены ВЦИК Л.Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев (от большевиков, они же члены большевистского ЦК) и М.И. Либер (меньшевик). "Петропавловскую крепость заняли кронштадтцы и составили вместе с ее гарнизоном общий крепостной комитет, которому подчинили коменданта. Старые пушки на крепости заменили новыми, более сильными, нового калибра, и заявили, что в случае репрессий по отношению к Петропавловскому гарнизону они начнут обстрел Петрограда. Но членам Центрального Комитета Каменеву, Зиновьеву и Либер(у) удалось уговорить кронштадтцев, и последние согласились оставить крепость и отбыть в Кронштадт. Орудия с крепости снимают, а броневой автомобиль, охранявший въезд в Петропавловскую крепость, удаляется". Наконец последняя запись передает призрачность установившегося спокойстивия и полна затаенной тревоги. "6 июля магазины открыты, но не все, а к вечеру соединяются мосты и начинают работать трамваи. Жизнь входит в нормальную колею. Издерганные нервы северной столицы начинают успокаиваться. Надолго ли?.. К. Худяков. Петроград, 6 июля 1917 г." Да, в действительности это была Пиррова победа усмирителей. Она оказалась недолгой. Дальнейшее катастрофическое ухудшение положения на фронте вкупе с хозяйственной разрухой вернули инициативу радикальным силам и обусловили, в конечном счете, приход к власти большевиков в альянсе с левыми эсерами. (Последующие перипетии отношений большевиков с народными массами и политическими союзниками в настоящей статье не затрагиваются). Предчувствие подобного исхода пришло к одному из разоруженных в Петропавловске, офицеру-большевику А.Ф. Ильину-Женевскому, сразу же по окончании событий 3-5 июля. "Проходя через ворота крепости, мимо часовых войск Временного правительства, я услышал, как один из них громко выругался: "Черт возьми, - сказал он, - ну и обманули же нас сегодня. Сказали, что в Петропавловской крепости грабители, а здесь, оказалось, все свои же солдаты и матросы". Слушая эту реплику, я неожиданно ясно понял, какое громадное агитационное значение будут иметь эти события для последующего хода революции"/12/.
Июль в оправе стихотворной
Уже в следующем, 1918-м, году Кондратий Худяков, желая послать поэтическое приветствие столичному граду и возвестить ему о глубоких переменах в родной Сибири, так начал свое стихотворение "Петрограду": Твоим дворцам и флагам алым Земной поклон издалека Я - из-за вольного Урала - Принес с могилы Ермака... Но еще много раньше, под воздействием только что отгремевших июльских событий, поэт испытал властную потребность вернуться к ним, переплавив увиденное и пережитое в те дни в стихотворную форму. Тем самым от языка дневниковой "прозы" в своих заметках, от протокольного пересказа фактов и слухов он переходит на более привычный и дорогой ему язык - поэтический. Нет пока что ясности, когда же у курганского поэта начались складываться строки, в сумме образовавшие стихотворение под названием "3 июля 1917 года"/13/. Замысел вполне мог прийти внезапно еще в Питере, строки могли рождаться на обратном пути в Курган, под стук колес поезда, либо в самом Кургане, где он, несомненно, делился впечатлениями с друзьями о случившемся в столице. Но где бы ни создавалось стихотворение, оно возникло под влиянием мощной лавины произошедших событий. Полученный от них творческий импульс привел к появлению такого стихотворения, которое смело можно причислить к образцам гражданской лирики. Думается, несмотря на свое вполне определенное название - "3 июля 1917 года", это стихотворное произведение вобрало в себя и обобщило все виденное за 3-5 июля, став поэтическим эхом этих дней. В первых двух четверостишиях воссоздается картина массового шествия, чувствуется грозная поступь вооруженных солдат, усиленная военной техникой, и натиск трудового Питера: Плакаты с властными словами В холодном отблеске штыков... Тревожный рев грузовиков: Эй, берегитесь, кто не с нами!.. Чужды муштровки боевой, Вслед за полками толпы плыли... Рычали львы-автомобили, Шлифуя камни мостовой... Уже здесь, в реве и рыке техники, передана поэтом подспудная тревога. Но все-таки еще только ощутимое напряжение дальше сменяется внезапным вихрем, в полном смысле враждебным, который сминает, ломает ряды протестующего народа и вершит свою кровавую расправу над ним. Вот грянул выстрел... Пулемет Затакал четко и сердито... И в тесной клетке стен гранита Забился бешено народ... И кто-то, злобствуя, был рад Воздвигнуть вновь обломки трона. И залил красные знамена Невинной кровью Петроград. По сравнению с дневниковыми заметками Кондратий Худяков в стихотворении уходит от простой констатации событий, он более эмоционален и открыто обозначает свою позицию, осуждая расправу и сочувствуя, сопереживая людям с красными знаменами. Стреляющие в манифестантов представляются ему даже пособниками свергнутого самодержавного строя. Поэт не скрывает своей скорби, все произошедшее действует на него угнетающе и повергает в тоску, а душа тревожится неизвестностью грядущего: каким путем пойдет Россия дальше? Но стих кошмарный бред столицы, Не блещут холодом штыки... И тьма, как крылья черной птицы, Повисла в улицах тоски... Куда деваться до утра Душе, не ведавшей покоя? И я ушел с моей тоскою Туда, где памятник Петра. Вместе с тем было бы преждевременно на основании стихотворения "3 июля 1917 года" причислять его автора к сторонникам большевиков. Трудно со всей определенностью характеризовать политические взгляды Худякова в 1917 г. и их дальнейшую эволюцию за недостатком конкретных свидетельств, из-за слабой изученности его творческого наследия, которое даже не собрано воедино из превратившихся в библиографические редкости старых журналов и газет/14/. Между тем известно: в период Гражданской войны он пережил стадию тесного сотрудничества в "органе независимой социалистической мысли" - в курганской газете "Земля и труд", а незадолго до своей ранней кончины от тифа 7 апреля 1920 г. Худяков вступил в ряды большевистской партии - РКП(б). Без сомнения, шаг этот был сделан им вполне осознанно, в согласии с выстраданными убеждениями. Но очень может быть, что в июльские дни 1917 г. и даже позже Кондратий Худяков был настроен совсем не в пользу большевиков и не выказывал им явных симпатий. Важно другое: каким бы ни было тогдашнее отношение поэта к большевикам, он, воскрешая июльские события в стихах, не осудил вышедшего на демонстрацию народа. Наоборот, содержание говорит однозначно о горячем сочувствии автора протестующим массам. Июльские дни 1917 г. настолько потрясли взор, настолько глубоко врезались в душу курганского поэта, что тот запечатлел их поэтическим языком и заключил в стихотворную оправу. В поэтическую форму влилось гражданское содержание, потому что июльская драма совершалась на глазах поэта и гражданина.
ПРИМЕЧАНИЯ
|
