Записи сделаны летом 1986 года Багрецовой

Натальей Львовной (1924 г.р., пенсионерка),   

проживающей в селе Гладышево

Мишкинского района Курганской области.

  Рассказы о прошлом,

о революции и о раскулачивании

Воспоминания Крикунова Данилы

Максимовича (1905-1987 гг.)

       Дед мой с семьёй переселился в Зауралье из Черниговской губернии где-то в конце XIX века. В России было безземелье.  У деда было 1,5 га под садом, а пахотной земли совсем не и было. Приходилось арендовать у помещика, а это было невыгодно, семью не обеспечивало. Шли с поме­щиками и старье счёты:  бабушка, когда я был маленький, показывала нам, вну­чатам, свою спину, всю в шрамах - это когда-то она пострадала от помещи­ков. И вот дед решился: продал сад, двух быков, избёнку и домашний скарб и отправился в Сибирь на вольные земли.

       Железная дорога была до Челябинска. В Челябинске купили лошадей по 3 рубля и поехали дальше на восток. Добрались до слободы Карачельской  (теперь Шумихинский р-н), там как раз был базарный день. Дед пошёл по базару потолковать с народом, где можно хорошо устроиться, и напал на Бутырских мужиков. Они хвалили свою деревню и заверяли, что стоит только поставить ведро водки, и его припишут к Обществу. Дед решил обосноваться в Бутырке.

       Бутырка - самое старое село Мишкинского района. Основатели его - ссыльно-поселенцы из Московской Бутырской тюрьмы. По тюрьме они  и дали название новому поселению. Когда это было -  требует выяснения. Местность была глухая, но очень богатая всем, что требуется крестьянину. Три больших озера. Между ними вековой бор. Первые избы ставились прямо на пеньках.

       Когда Крикуновы приехали в Бутырку, там было очень при­вольно. В деревне было 200 с лишним хозяйств, церковь, трёхклассная кирпичная школа. Волость находилась в селе Иванкове, однако были периоды, что волость переводили в Бутырское. Когда железную дорогу повели дальше на восток, ближайший железнодорожный  разъезд назвали Бутырским, хотя ближе были дру­гие деревни, образовавшиеся позже: Фоминка, Теченка, Чащевитинка.

       Крикуновы рьяно взялись за хозяйство. Земли было вдоволь, поко­су, лесу - тоже, у них и работников тоже было много. Кроме того,  они были мастеровитые, дед завёл небольшую кузницу, делал шорные работы, чеботарил. Они быстро встали на ноги, завели хороших лошадей, стали «держать ям» - то есть, на своих лошадях возили почту и разных государственных чиновников. Ям различался: сельский, волостной и церковный. Где были станции - сейчас не помню, но помню, что становому приставу (нач.полиции) запрягали тройку лошадей, старшине - пару. Особенно врезалось в память, как отец привозил однажды архиерея. Для этого на землю настелили сколько смогли ковров, архиерея вы­садили у края ковров, и он по коврам вошёл в церковь. Шесть мужиков и баб несли за ним край его богатой ризы.

       Земли было много, но поля были разбросаны в самых разных концах общественных угодий. От самого дальнего поля до другого было 17 км рас­стояния. Но отец не стремился собрать все земли, вместе. Летом грозовые дожди часто проходят  полосами, где-то помочит, а рядом -  нет. И он рассуждал так, что если у него хоть одно поле хорошо намочит, то он уже будет всю зиму с семьёю сыт.

       Крикуновы скоро стали считаться богатыми, завели много скота. Свиней иногда доходило до пятидесяти голов. Всё лето они ходили на воле, рылись в камышах. Поросят никто не покупал, бывало подсвин­ка отдавали за бесценок - за бутылку водки проезжим. В покос жарили мо­лочных поросят, колбаса была весь год.

       Несмотря на такое приволье, далеко не весь народ жил в Бутырке зажиточно. В Галушине  (край деревни Бутырка), где поселились Крикуновы, более половины имели по одной лошади, а около трети не имели их вообще. Пахали, боронили складчиной. Коров тоже большинство имело по одной, избён­ки были маленькие, таких сейчас, пожалуй, в деревне и не найдёшь. Кроме них, был всего один богатый мужик - Терентий Красиков. У него было много лошадей, все телеги были на железном ходу, у каждой лошади был привязан шаркунец, когда он выезжал в поле, было слышно далеко. Он держал работника. Почему была такая разница в богатстве? Некоторым не везло: в семье был один мужчина, а на женщин земли не давали. Некоторые были с придурью, были и ленивые, мало предприимчивые, довольствовавшиеся небольшим достат­ком. Более зажиточные, например, скупали осенью телят, зиму без труда про­кармливали их на соломе, летом - на пастбище, а на следующую осень под­росших бычков выгодно продавали в Мишкино или в Шумихе. Зимой тоже не сидели без дела: нанимались возить дрова из деляны на Бутырский разъ­езд. У кого не было лошади - пилили дрова. Но, видно, не всем была охота так упорно трудиться.

       Но главным бичом деревни было воровство. Воров было очень много, так что деревня славилась по всей округе: бутырцев даже не пускали но­чевать в других деревнях. Воровали в основном лошадей, но не брезговали ничем: подламывали кладовые, брали всё подряд. Устраивали тайники, чтобы прятать ворованное, дед однажды сам высмотрел у соседа меж огуречных грядок тайник, прикрытый крышкой, а поверх крышки - посажены цветы. Воровали лошадей даже у своих ,даже у самых бедных, а потом за выкуп (обычно за водку), приводили обратно. Воров этих все знали, они и не таились нисколько, так как жители боялись с ними связываться. 

       Однако, наконец, чаша терпения мужиков переполнилась, и они решили расправиться с ворами. В то время существовали суды, но они и не подумали обратиться к властям, а устроили самосуд. Собрали сходку, а заранее договорились на сходке убить самых главных воров. Общество вынесло решение, и тут же началось побо­ище. Восьмерых убили кольями на сходке, к одному пришли надом. Он заперся, долго не выходил, но когда пригрозили разбросать избу, вышел. Его прямо на крыльце убили. Один мужик, Старцев, весь избитый, залез под телегу, его приняли за мёртвого, тем он и спасся. Двоим удалось убежать со сход­ки и спрятаться. Зная, что они где-то в деревне, решили установить наблю­дение. Устроили караул на колокольне и заметили, что одна старуха часто ходит за чем-то в баню и что-то носит. Догадались, что они сидят в бане. Баню окружили, но никому не хотелось первому лезть туда. Так как баня была наполовину в земле, решили "вылить" оттуда спрятавшихся. Стали возить воду пожарной бочкой и другими ёмкостями и лить в баню. Вода дошла до полка, но выше не поднималась. Тогда начали разбирать баню сверху, разобрали крышу, потолок, и один мужик -  Шестаков -  багром зацепил одного из воров и вытащил. Обоих убили.

       После этого самосуда или «большой бойни», так называют это событие в Бутырке, не было никакого следствия, суда, никто не понёс наказания, хотя не может быть, что такое событие осталось неизвестным властям. Очевидно, они в какой-то мере поощряли самосуды. После этой бойни в деревне ста­ло намного спокойнее, хотя всех воров и не истребили, но они утихли. Расска­зывают ещё случай самосуда. Одного вора изобличили на воровстве, он вскочил на лошадь и ускакал. Мужики погнались за ним, он прискакал в деревню Субботино и там вдруг исчез, оставив коня среди улицы. Преследователи капитально обыскали все избы, погребы, амбары, но нигде не нашли вора. Вдруг один обратил внимание, что соломенная крыша у навеса, под которым были сложены дрова, свеже раскрыта. Раскрыли её и обнаружили между поленниц тайник, где и сидел преследуемый. Его убили.

       Власть в селе осуществлял староста. Если было необходимо, он соби­рал сходку, на которой решались неотложные дела. Был установлен порядок, чтобы у каждого дома стояла кадушка с водой и длинный шест с тряпицей - это, если загорится на крыше, чтобы макать в воду и тушить загоревшееся место. Печные трубы требовали тщательно обмазывать глиной и белить. Сохра­нилась прибаутка про одного мужика, который ушёл в гости, там выпил осно­вательно, а  жена в его отсутствие побелила трубу. Вот он идёт, видит на крьше   что-то белое и кричит: "Марфа, кто на дому сидит?"

      Староста контролировал сбор подушной подати. Бывали случаи, что крестьянин в течение нескольких лет не платил подать. Тогда приезжал во­лостной старшина, описывал имущество, и тут же начинались торги. Продавали лошадь, корову, если они были, а также всякий домашний скарб.

       Перед сенокосом обычно бывала сходка, каждый записывался в каком урочище он просит выделить ему покос, затем делили покосы, измеряя их шагами, делили сами, без начальства, много происходило споров и раздоров из-за одного шага влево или вправо.

       Престольными праздниками в Бутырке были Петров день и Михайлов день. К этому дню готовили пиво (на сусле), гнали самогон, покупали водку. Приезжали гости. Главным развлечением было катание на лошадях, запрягали пару, надевали лучшую сбрую, катались по деревне с песнями. Молодёжь соби­ралась в заулках, на брёвнах, гармошек было много: плясали, пели частушки. Единого места для сбора, как бы  «танцплощадки», не было. Танцев не знали.

Танцы привезли с собой фоминцы, приехавшие сравнительно недавно. После посевной они обычно играли свадьбы, приезжали со скрипкой, всей де­ревней, танцевали под скрипку парами возле церкви. Выйдут из церкви - опять танцуют, и ещё пока едут до дому, несколько раз останавливаются и начинают танцевать.

       В школе преподавала учительница Елена Петровна, а её муж, Иван Петрович, ездил учить в Гладышево. Зимой он ездил на сивом коне, а когда дорога просыхала - на велосипеде, который ребятишки называли "самокаткой". Гладышево в то время было маленькой деревней. Земли было мало -  только ны­нешняя Бухариха да поля вдоль Бутырской дороги. Поэтому они гнали дёготь, смолу - всё это охотно покупали крестьяне, смолившие колёса, вожжи, теле­ги и пр. Этим же занимались и такташинцы.

       Но главным лицом  в школе был поп. Он отличался вредностью, злопамятным характером. Дед, а особенно отец, попов не уважали. Отец побывал на японской войне, там набрался революционного духа. Вернувшись с войны, он решил жениться на дочери бедного крестьянина. Попу ужасно не понравилось, что богатый хочет взять такую бедную, он долго отговаривал отца, что, дескать, ты подъедешь к тестю на тройке, а у него и привязать твоих лошадей не к чему. Грозил, что не будет венчать. Тогда отец отматерил его, хлопнул дверью и ушёл. Поп закричал ему в форточку: "Максим, вернись!" Но отец не вернулся. Тогда поп пошёл за ним на квартиру и сказал, что обвенча­ет:  «Только не вздумайте жениться невенчанные». Видимо, такие случаи бывали, и поп боялся, что ему попадёт. Он обвенчал их, но впоследствии, когда ходил по деревне в праздники /славил/, к отцу никогда не заходил.

       Когда я пошёл в школу, не проходил и двух недель, как поп, неизвест­но за что, стукнул меня по голове линейкой и выгнал из класса. Я не хотел говорить отцу, но он сам увидел шишку, и, узнав в чём дело, запретил мне хо­дить в школу. Так я и не стал учиться, стал помогать отцу. Лет семи я уже пахал. Зимой возил дрова на Бутырский разъезд. Отец нагрузит три воза дров, увяжет, наладит всё хорошо, чтоб лошади не распряглись дорогой, я са­жусь на первые сани, а другие лошади следом сами бегут. А домой ещё бой­чее бегут. Так я помогал отцу зарабатывать деньги, а грамоте научился по­том в ликбезе, арифметику тоже постигал самоучкой: когда начали организовы­ваться колхозы и совхозы, я стал бригадиром, и необходимо было вести учёт и записи.

       Началась Первая Империалистическая война. Многих мужиков забрали в армию. Забрали моего отца, одного из его братьев. Хорошо помню, как наш бутырский мужик, Бабушкин Дмитрий, во флотской форме / видимо, с японской вой­ны / громко материл царей, которые нашего брата на бойню гонят. Дома оставались подростки . Я в семье был за старшего. У дяди оставались  двое сыновей чуть постарше меня, да второй дядя почему-то не был взят. Вот мы и хозяйничали, как умели. Год был тяжёлый, ели жмых. Скоту коси­ли "макаровскую шумиху", т.е.мёрзлый камыш по льду, после Макарьева дня.

       Не помню уже, как пережили войну, но в 1917 году отец был уже до­ма. У нас в амбаре тайно жил какой-то человек, будто бы бродяга. Но одет был неплохо, чисто, на бродягу не похож. Иногда они с отцом куда-то уходили. Когда пришла весть, что царя свергли, мы сразу портрет ца­ря из дома выбросили. Таинственный человек из амбара вышел, но куда он девался - не знаю. В нашей деревне он ни в чём не участвовал.

       Вначале жили без особых перемен, только землю переделили, ста­ли и на женщин надел давать. Потом началась гражданская война, появи­лись чехи и колчаковцы. Они двигались по железной дороге и сначала не отдалялись от неё. А когда под ударами красных они покатились об­ратно на восток, тогда отдельные отряды стали появляться в наших де­ревнях, требовали подводы, фураж для лошадей. Наш поп, тот самый, что вы­гнал меня из школы, с ненавистью относился к советской власти. Он со­ставил донос на 90 человек, жителей деревни, что они сочувствуют советской власти, передал пакет старосте и велел отправить в Челябинск командованию белых. Но староста Андрей Макарович  (фамилию не помню), усомнился, что за дела у попа с колчаковцами. Осмелился распечатать пакет, всех предупредил, а пакет уничтожил. Поп, видя, что по его не выходит, бежал с белыми. Рассказывают, что всё-таки, по его навету колчаковцы послали карательный отряд в деревню Фоминка. Офицер, командовавший отрядом, приказал окружить деревню, а сам с ординарцем пошёл разузнать, что в деревне делается. Навстречу ему попал житель Фоминки Карпук, недавно вернувшийся с фронта офицер. Оказалось,что они знакомы, вместе где-то служили. Карпук, конечно, стал приглашать того к себе домой, там угостмл его. Офицер послал ординарца снять осаду с деревни и три дня пировал у Карпука. Таким образом Фоминка спаслась от карателей.

       У нас в Бутырке белые стояли два дня. Снаряжали обозы. Красные на­ступали, выпустили по колчаковцам четыре снаряда, которые разорвались за деревней. Белые мобилизовали подводы. Отец послал с подводой меня. Мы дер­жались втроём, все соседи: я, мой дядя Иван и Александр Бабушкин, по про­звищу Малушко. Погрузили ящики, винтовки и направились в сторону Черноярки. В Черноярке было много народу, во дворе Сартасовых стояли большие весы, там принимали сено. Мы сгрузили свои ящики, выпрягли лошадей, спу­тали и пустили кормиться. А ночью запрягли и потихоньку уехали, никто нас не задержал. Мужики ещё сумели украсть винтовку и две сабли. На рассвете увидели трёх верховых, очень испугались, а они оказались такие же беглецы, как и мы. Недалеко от Бутырки, в Чичилановом болоте мы разобрали телеги, попрятали колёса, лошадей спутали. Мужики довели меня до поскотины, велели реветь, говорить, что лошадей отобрали, а меня отпустили. Бабы охали, мать тоже. Потом я рассказал отцу и матери правду и ночью понёс мужикам хлеба. Но недолго пришлось им прятаться, через 2-3 дня белых уже прогнали.

       В деревню вошли красные. Тоже начали собирать подводы. Отец выбрал телегу на железном ходу, запряг лучшего коня и послал меня с красными. Опять нагрузили мешки, ящики. Поехали той же дорогой. В Черноярке и Воскресенке горели дома, мост через Миасс был разобран. Красные двинулись на Курган и дальше. Я как-то отстал от своих деревенских, кормился вместе с солдатами. Кавалеристы были всё молодые ребята, ехать было весело, и я доехал до Кургана, с трудом потом домой добрался, не знал дороги.

       Боёв почти не было, до самого Кургана не сделали ни выстрела. Попа­дались неглубокие окопы - это белые окапывались, отступая. Но потом, за Курганом, были сильные бои. Из наших деревенских в них участвовали два брата Спирины, они ещё во время уличных наших "боёв" отличались отчаянностью, дрались с богатыми двоеданами. Одного из них разрубили на части шашками, а брат отомстил за него и выручил его тело.

       На этом гражданская война в наших краях закончилась.

В деревне появилась комсомольская организация. Организатором её был избан Дружков, молодой человек из Б. Окунёва. Он рассказывал нам про советскую власть, про политику. Первые комсомольцы были: Горбачёв Михаил, Никифоров Иван, Гребнев Андрей, Обогрелов Иван Фёдорович, Суслов Алексей, я - Крикунов Данила, Калинин Иван -  рабочий, сын кузнеца, приехавший к нам с Урала по состоянию здоровья. Было 4 девушки, но ни одну по имени не помню. Мы ставили спектакли, старухи звали нас безбожниками. Алёша Суслов однажды ездил в район, видимо, на семинар, приехал и сказал: «Себе в голову много набрал, а Вам ничего не скажу».  Очевидно, не мог разобраться в слишком обильной информации.

       Деревня вдруг стала делиться. Большой и Малый край прорубили какую-то просеку, для чего - не помню. Запрещали прогонять через свою территорию скот. Стали организовываться коммуны. В нашей округе их было несколько. Черноярская коммуна выселилась у озера Баканова, другая - между Корчажкой и Такташинским совхозом /теперь/. Из Б.Окунёва высели­лась коммунару Картабыза. В Бутырке тоже организовалась коммуна. Члены её решили поселиться на Бутырской земле примерно в полукилометре от деревни Чесноки. Вступали в коммуну и зажиточные крестьяне, и среднего достатка. Во главе коммуны стоял Андрей Макарович, бывший староста, фами­лии не помню. Коммунары стали строить новую деревню, перевозили туда дома. Андрей Макарович уже перевёз дом, ехал с возом жердей, и тут из-за кустов в него выстрелили. Он был убит. Вскоре погиб и его брат. Он па­хал, остался в поле ночевать, и там его убили выстрелом в голову. Кому-то коммуны были сильно не по нутру.

       Милиция, видимо, напала на след убийц и явилась с обыском в дом поморцев-двоедан, фамилии не помню, а звали трёх братьев Иван, Федот и Конушко (ударение на первый слог). Они были из богатых. Увидев милицию, Конушко выбросил в окно ружьё, оно выстрелило. Тут всех братьев и забрали. Повели в Воскресенское и по дороге, против деревеньки Тозомовки Конушку расстреляли. Разъясне­ний никаких никому не делали, но в народе осталось мнение, что убийцей коммунаров был Конушко. О братьях его ничего не известно.

       А коммуна не распалась. Члены её работали вместе, свели вместе всю скотину. Скупали жеребят, подращивали и продавали. Коммуна просуще­ствовала до самой коллективизации. Лишь тогда народ разъехался, кто об­ратно в Бутырку, кто в Кушму.

Коллективизация началась с I декабря 1929 года. Состоялось собрание, приезжал кто-то из района. Организовали один колхоз"Победа". Большинство записалось сразу, но некоторая часть то заходили в колхоз, то выходили. Председателем сельсовета в это время был Шипов, председа­телем колхоза выбрали Андрея Анисимовича  /фамилии не помню/, секрета­рём парторганизации был Чичиланов из д. Грязнухи, присланный в Бутырку по партийной линии на коллективизацию, бригадиром был я. Мы обобществи­ли лошадей, инвентарь, хлеб. Коров, овец не трогали. А в окрестных дерев­нях были всякие перегибы, например, в Корчажке даже куриц обобществили. Но настроение всё равно было возбуждённое, и мы собрали у населения все ружья и заперли их в каморке в поповском доме.

       Одновременно с организацией колхоза шло раскулачивание.В Бутырке раскулачили около десяти семей. Например, семью Горбачёвых.  Ми­ша Горбачёв был мой друг, комсомолец, а пришлось раскулачивать его. Был у нас кузнец Фёдор Иванович, он всем всё ковал бесплатно, и для бутырцев, и для жителей Чесноков и других деревень. Но зато когда надо было пахать, сеять, косить, у бирать хлеб - крестьяне всё ему делали тоже бесплатно. Это посчитали за наёмный труд, и он попал в Мурманск ,а с ним и сироты-племянники, которых он воспитывал. Но были и очень злобные враги из кулаков.  Например, семья Гребневых.  Один из братьев Гребневых, Алексей, пытался убить девушку-беднячку, активистку Маринку, оглушил её и бросил в пустой дом.  Ночью она очнулась, выползла оттуда и всё рассказала. Его арестовали. Брат его Александр бежал из ссылки и появился в Бутырке во время страды. Его быстро арестовали и под конвоем повели в Мишкино. Когда дошли до гладышевских полей, он увидел на поле народ и побежал к народу. Конвоир с мелкокалиберной винтовкой за ним. Гребнев вдруг обернулся и побежал навстречу конвонру. Тот выстрелил и тя­жело ранил Гребнева. Не доехав до Мишкина, он умер.

      В Окунёвом кулак Чесноков Е.В. поджёг общественную мельницу. Хлеб, который в  ней находился, вытаскали его сын Андрей и брат Василий. Их тоже выселили.

       Итак, настроение в колхозе было напряжённое. В марте была опуб­ликована статья Сталина "Голвокружение от успехов". Она вызвала боль­шое волнение. Мы снова собрали собрание, прочитали статью. Некоторые начали сильно кричать против колхоза и против нас. Особенно выступали Афанасий Зерин, Михаил и Григорий Никифоровы, Алекеей Гребнев. Мы увиде­ли, что дело становится опасным, и решили с собрания уйти. Но это оказа­лось нелегко, пришлось буквально пробиваться сквозь толпу. Помню хоро­шо, как Шипов мне кричал: «Товарищ Крикунов, только до оружия не допускай!»  С трудом удалось нам пробиться в Сельсовет. Несколько человек ворвались вслед за нами, спорили и кричали. Тогда Шипов грозно крикнул: " Держи их, Данила Максимович!"  Они оробели и убежали. Потом мы узнали, что пока мы пробивались, Чичиланова успели окружить и "посадить на зад", такой вид самосуда практиковался в нашей местности. Впоследствии он заболел, зачах и   помер.

       Вот остались мы четверо, сидим, обсуждаем создавшееся положение. Колхоз фактически распался. Решили, что надо сообщить в район. Телефо­нов не было, надо ехать на лошади, а лошади находятся на дворе у Зерина Афанасия, т.к, он колхозный конюх. А он на собрании больше всех кричал. Пошли вчетвером за лошадьми к Зерину, боимся, но делать нечего. Собака на нас бросается. Но, видно, те, кто выступал против колхоза, тоже уже забоялись. Афанасий вышел на наш стук, отогнал собаку, мирно запряг лошадей. Я поехал ночью в район.

       Приехал к райисполкому, он помещался в здании, где сейчас музей. Едва достучался, дежурный спал, он ничем не мог мне помочь, направил меня в ГПУ. Там дежурный ещё крепче спал. Прочитал наше отношение, что колхоза больше нет, но сказать ничего не мог. Я так ни с чем домой и вер­нулся. Утром мы снова собрались, решили опять собирать собрание, а то уже повели лошадей по домам. Первыми собрались 14 человек, которые твёрдо решили остаться в колхозе /всего записалось около 100 /. Потом собрались все, стали говорить, что кто не хочет быть в колхозе, пусть выходят, но по порядку, без хаповщины, а конюхи и кладовщики пусть сле­дят, чтобы всё было правильно. Постепенно настроение народа стало ме­няться,  к вечеру уже человек 70 решили остаться в колхозе. Из района подъехал товарищ Соколов /не помню, кем он был/, он разъяснил, что необязательно всем вступать в один колхоз, можно создать несколько. Это сразу создало перелом, и все решили: вступить в колхоз, но теперь уже у нас образовался не один колхоз, а целых три: «Победа», «Трудовик» и колхоз «им. Ворошилова». В «Победу» вошли Большой и Малый крайчики. В «Трудовик» - Крестыши, Большое и Малое Галушино, в Колхоз «им. Ворошилова» - остатки Малого крайчика. В этом колхозе было всего 10 членов, на десять хозяйств - 2 лошади. Сеять им было нечем. Их с насмешкой называли колхоз "Некуда деваться". Все три колхоза существовали долго, потом колхоз «им. Ворошилова» посте­пенно распался, а "Трудовик" и "Победа" были крепкими колхозами, потом они слились вместе.

       Так у нас в Бутырке сравнительно быстро колхоз был восстановлен, а в соседних деревнях дело обстояло хуже. Меня, как активиста послали в деревни Иванково и Малое Окунёво на восстановление колхоза. Из тамошних активистов помню председателя сельсовета Михаила Криволапова и секретаря комсомольской ячейки Андрея Макарова. Особенно трудно было в Малом Окунёво, народ там был свирепый, в ограду не запус­кали. Полмесяца пришлось там жить, пока сколотили кое-как колхоз.

Ну а в Бутырке дело пошло нормально. Некоторые затруднения возникли весной перед севом. Семена у нас были обобществлены и лежали в колхозном амбаре. Там же находились и семена тех, кто из колхоза вышел. Женщины из единоличных хозяйств боялись, что мы не отдадим их семена: и день, и ночь дежурили у склада. А мы действительно не хотели им от­давать их семена, такое было указание, и мы не считали, что это неспра­ведливо. Мы подослали к женщинам своего лазутчика, он подлез под амбар и выслушал разговоры женщин. А они договаривались, что утром они уйдут управляться по хозяйству, а Марья, которая жила рядом со складом, в случае тревоги пусть ударит в колокол /склад находился рядом с церковью/. Верёвка колокола свешивалась сверху до земли. Наши парни залезли на колокольню, отвязали верёвку от колокола и привязали просто к перекладине. Наутро у нас было всё готово к севу, мы быстро подъехали к складу, наполнили мешки, набросали их в телеги и повезли в поле. Марья кинулась было к колоколу, дёргает за верёвку, а колокол не звонит.Она подняла крик, кое-кто успел прибежать, но ничего поделать уже не могли. Потом едино­личникам выдали понемногу семян, но не все. Этот случай вызвал большое недовольство, и  я, когда поехал молоть для колхоза хлеб, опасался, что меня изобьют дорогой или даже убьют, поехал не в Б. Окунёво, а в Майлык. В Майлыке тоже женщины сидели у амбара, сволочили меня. Когда поехал об­ратно, грозили растрясти муку по полю. Где-то на полдороги меня встре­тили четверо наших колхозников и проводили до дома.

       В своей семье тоже не обошлось без сложностей. Я получил неплохой урожай проса, и когда вступил в колхоз, это просо было обобществлено, но лежало у меня в амбаре. Год был неурожайный, колхозники то и дело обра­щались к председателю за помощью, он направлял их ко мне с записками, в которых указывал выдать им столько-то и столько-то проса. Видя это, жена запротестовала. Просо казалось нам всё-таки нашим, а тут и своим ре­бятишкам не останется. Мы с женой разделились, она вышла из колхоза, часть проса отошла ей. Потом мы помирились, снова стали оба колхозниками.

       В Гладышево вначале был колхоз "Комбайн", потом образовалось 2 колхоза.

       В 1931 году организовался Такташинский совхоз. 1-ая ферма была в д. Севастьяновке, 2-ая ферма - в д. Большие Такташи, 3-я ферма - в д. Бутырка. Ди­рекция находилась в Такташах.

       Многие жители Бутырки стали работать в совхозе, но примерно половина осталась в колхозах. Но так как  год был очень тяжёлый, то многие и колхозники работали в совхозе. Шла сильная засуха, первый дождь выпал 26 августа. В некоторых колхозах народ разъезжался, кто куда. Например из д. Поляковка  все жители уехали в Сибирь. Когда в Бу­тырке сделали ферму совхоза, то первое задание было: заготовить корм для будущих коров, подготовить какие-то помещения. Организовали бригаду человек в 30, и колхозников, и не колхозников. Меня поставили бригадиром. Мы собирали прошлогоднюю солому, заготовляли веточный корм, серпами жали камыш. В колхозе тоже было 30 коров /бывших ку­лацких/, и колхозники то же самое делали, мы с ними иногда ссорились из-за болот, кому убирать камыш. Очень выручили нас оставленные поляковцами посевы. Овёс после поздних дождей поднялся, зазеленел, и мы его весь скосили и зелёным свалили в ямы. Работали на своих лошадях /единоличники/, ставили их в совхозную конюшню, и за это совхоз ещё платил. Построили базовку, поехали закупать скот. Закупали в Шумихинском районе. Там тоже была бескормица, притом заставляли сдавать лишний скот. Так мы закупили 13 коров, это были первые совхозные коровы. Меня оставили в совхозе бригадиром.

       В том году широко использовали опавшие листья, сгребали их, складывали в ямы. Овцы их хорошо поедали. Ещё применяли зимнюю пастьбу овец.  Озёра Баканово, Маюрово заросли осокой, там и пасли овец зимой.

       Первым директором Такташинского совхоза был Богун. Почему-то директора очень часто менялись, только в довоенные годы их было не­сколько: Дышловой, Енюков, Данченко, Богданов, Никифоров Ив. Митр., Воро­нов, Барбе /женщина/.

       В 1932 г. дирекция находилась в д. Островное, хо­тя Островное в совхоз не входило. В 1933 году начали строить новую центральную усадьбу против села Кирово и тогда же начали строить 2-ую ферму недалеко от Черноярки. Потом эту ферму назвали Миасская. Строил и организовывал эту ферму я. Выбор места на бугре подсказал нам контролёр Наркомзёма Веретенников, он посоветовал строиться на бугре. Строительство начали с пекарни. Построили печь, а стены сделали досчатые, обшитые толем.

       В это время совхоз уже разделился на два совхоза. Будущий Севастьяновский /директор Суворов Александр Степ./ назвали "имени 0ГПУ", а бу­дущий Такташинский - "им.15 лет Октября". Директором тогда был Никифоров.  "Им. ОГПУ"  назывался так до 1963 года.

Зимой 1931-32 года поступило распоряжение набирать молодёжь на курсы трактористов. Первым откликнулся Иван Григорьевич Мешков, и сейчас проживающий в д. Гладышево. Трактористы проучились зиму в Введенке, к посевной вернулись в родные деревни, однако их ждало разочарование. Тракторов не было. Только  под осень дали один трактор «Фордзон» и два «Интера» - американские, они у нас в войну ещё работали.

       Трактора эти были сложные по сравнению с отечественными, которые появились позже. К трактору подключали молотилку и молотили день и ночь. Тракторист Николай Дружков прицеплял к трактору по пять конных косилок, скашивал до 17 га. Комбайны появились в 1935 году, один комбайн на две фермы. Первым комбайнёром был Планков Иван Степанович. К осени пришёл второй ком­байн.   

       Так постепенно росли и развивались и колхозы, и совхозы. В колхозах  вначале давали помалу на трудодни: по 150-200 граммов хлеба. Но в 1937-1938 годах хлеба было столько, что не знали, куда его девать: крестьяне отказывались брать. Тогда хлеб привозили домой и вываливали в ограду, девай куда хочешь.

       В годы войны Такташинский совхоз стал подсобным хозяйством Курганского Обкома, Облисполкома и Облстройтреста. Директором был Мацкар Андрей Яковлевич. Однако Облстройтрест был недоволен, требовал себе выделения отдельного хозяйства, и ему передали ферму Миасскую. Дирекция забрала от нас зоотехника, хотела заменить скот, взять от нас хороших лошадей, но я не дал /я был там управляющим/, хотя и большой скандал вышел. Облстройтресту оказалось не под силу вывозить с фермы выращенный урожай: картошку, свёклу, капусту. Мы возили на лошадях до Мишкина, там неделями ждали, когда придёт "вертушка" -  специальный вагон Стройтреста. Приходилось держать там сторожей, а невывезенные овощи скар­мливать скоту. Потом Стройтрест обязал нас вывозить кирпич к железной дороге с кирпичного завода, и для этого пригнали нам 45 лошадей и к ним ни одной узды, ни одного хомута, и лошади оказались необученные.

       В конце концов Стройтрест от нас отказался и променял Миасскую на Рябково у самого Кургана. А мы достались ОблМВД. На нашей ферме сделали колонию, а рабочим пришлось разъехаться. В 1953 году была объ­явлена амнистия, и из 600 заключённых только 9 не подпали под амни­стию.  Потом колонию закрыли, а ферму снова отдали Такташинскому совхозу. К этому времени он стал племенным хозяйством, а в Бутырке, по соседству с Миасской, была туберкулёзная ферма. Поэтому решили передать Миасскую в Севастьяновский совхоз. Так стала Миасская пятой фермой Севастьяновского совхоза. Севастьяновский совхоз /бывший «им.ОГПУ»/ во время войны передавали Челябинскому трубному заводу, а с 1953 года он стал называться уже Севастьяновский.

В Бутырке к тому времени был уже один колхоз "Победа". Вскоре он объединился с колхозом «им.Калинина» в д. Фоминка, а к I960 году влился в Севастьяновский совхоз.  Директором совхоза был Александров. Агрономом - Пётр Матвеевич Зарубин, бывший чекист, работавший в Китае. Он славился тем, что успевал все 7 ферм на лошади объехать и везде быть вовремя. Зоотехником был Кочетков, он вставал в 4 часа утра и раньше доярок появлялся на ферме. Совхоз пошёл в гору, стал получать премии во Всесоюзном социа­листическом соревновании.

                           Записала Н.Л. Багрецова летом 1986 года,

                           эл. версия О.А. Щетковой 29 июня 2008 года.