Дневник Романа Васильевича Ушакова, 1908 *года рождения - Южно-Уральская Ассоциация генеалогов-любителей. Город Челябинск

... Несчастный человек, я завидую всем, даже тюремщикам. Мне дают 600 гр. хлеба, капусты и клюквы вволю, рыбы соленой хватает, а работать приходится очень трудно, ходьбы много (на заготовке делового леса-баланса). Я завидую даже арестантам за решеткой.

Мне ничего не страшно, мне нечего бояться. В чем же дело? Дело только заключается, пожалуй, и это главное: в обстановке нашего внутреннего положения, в нашей мирной обстановке. Я почему-то очень уверен, что наша (политическая и экономическая) обстановка страны не весьма здоровая. Да, приходится только предполагать, так как никаких слухов, никаких сведений ниоткуда нет. Я судьбу свою отлагаю решать до 1 августа 1932 года, ввиду целого обстоятельства дел. Меня заставили жить на том месте, где преступники жили - люди, принужденные на 10-летнее наказание. Вспомнишь, за что заставляют нас страдать, то просто теряешь всякую сообразительность, всякую способность сколько-нибудь здраво рассуждать.

Мы теперь живем в отдельном уголочке при клубе, где на стенах кое-где развешаны картины. Я только сегодня поинтересовался двумя картинами, а остальные не разглядывал. Да и нет абсолютно никакого интереса их смотреть, так много советского, так много революционного, из-за чего нам приходится страдать. Стенгазету еще посмотрел. Зовут ее "Ильичёвка". Стены обклеены газетой "Темпы".

Мы ждем сенокосной поры, ввиду того, что нас обещают кормить хорошо. Хотят якобы давать всего без нормы. Вот это была бы действительно жизнь. Хотя бы покушать, не вспоминая

*Допущена неточность в годах рождения. В газете «Искра» за 6 августа 1997 года датой его рождения является 1907 год, а за 20 августа этого же года - 1908 год). (Н. Лазуко, О. Щеткова).

граммы, имея хорошее питание и физическую здоровую на вольном воздухе работу. (Весной 1932 года Роман и другие спецпереселенцы работали в шахтах под Еманжелинском). Я в настоящее время не очень здоров, страшно кашляю, имею опухоль лица и ног, большую слабость по всему телу. Но это, по-моему, создалось от систематического двухмесячного недоедания и большого переутомления за время нашего путешествия (из-под Еманжелинска в Красновишерский округ). Я бы мог устроиться работать в канцелярию в качестве счетовода или на подобную любую должность... Но, во-первых, такая работа физически безобразит людей. Я считаю счастливым того, кто пусть ходит в лохмотьях, но занимается физическим трудом и, ввиду этого, он из себя представляет краснокожую здоровую фигуру. Канцеляристы же в большинстве случаев всегда бледные, скуластые, хотя и носят хорошую теплую одежду, но все же мерзнут. И такие фигуры легче всего поддаются различного рода заболеваниям. Во-вторых, я ненавижу канцелярщину за то, что на этой должности стараются всячески подкопать человека, всячески его оплевать, оклеветать, особенно такие, которые пользуются авторитетом от власти.

Учетчик удивился и воспротивился моей одиночной работе, но я всё же постарался высказать оправданье, ввиду моего одиночества. На мои слова, мне кажется, он даже не обратил вниманье. Обмерял мои дрова - их по счету оказалось кубометр и три четверти. Он отпустил меня на отдых, а большинство продолжало еще работать. Так я сделал первый шаг самовольства против здешнего начальства.

Я опять вспоминаю о доме и своих соседях и о том, как мы дома кушали. Сообщил маме слова одного человека: он меня очень уверял в том, что нам в нынешнем году сеять хлеб не пришлось, а снимать урожай придется. Я не могу определить справедливость этих слов, но почему-то очень верю в их справедливость.

Меня ничуть не покидает уверенность в том, что я в скором времени увижусь со своими соседями, и наше переселение с Еманжелинских копей есть факт, вызванный политикой чисто военного характера. И вкрадывается, конечно, некоторое убеждение в том, что это есть дело хозяйственной политики, Но в. это я верю меньше всего. Я ежеминутно вспоминаю Нюрку, дедушкову дочь, и она у меня нисколько с ума не идет. Эх, если бы довелось увидеть своих родных и знакомых(!), - то я был бы первым счастливцем на свете. Я все больше начинаю скучать о культуре. Первым видом культуры я считаю железную дорогу и паровозы. Здесь нет никакой возможности повышать свою квалификацию. И это для меня самое ужасное, самое неловкое положение. Но все же приходится мириться с таким обстоятельством. У меня, правда, есть возможность заниматься самообразованием, но это дело как-то на ум не идет. Мысль о питании мешает заниматься самообразованием.

Я снова вспоминаю о Нюрке. Почему-то, прежде всего о ней: ни о брате, ни о бабушке, дедушке, а почему-то, о Нюрке. Пожалуй, потому что брат, бабушка и дедушка в своем росте не изменились, а Нюрка, наверное, выросла за 15 месяцев и ее не узнаешь. Мы с Потапом дебатировали вопрос о преимущественных и отрицательных сторонах конторского дела. Он со вчерашнего дня работает в конторе в качестве переписчика. Ну и с помощью Мюллера - автора книги (о физкультуре ) - заключили: что конторское дело очень нездоровое и особенно здесь, так как здесь не считаются с часами и нет времени на выходные. В общем, это дело (конторское) действует отрицательно на здоровье, и Потап решил из конторы уйти. Припоминаю крестьянский труд: какой он был здоровый! Кушали хорошо, работали под силу. Ах, как жаль, что я мало пожил в той обстановке. Не верю, что так жить не придется. Очень надеюсь, что так мы еще поживем. Не может быть, чтобы я, не успев увидеть счастье, вынужден переживать такие несчастья.

Сегодня у нас выходной, и мне припомнилось, как мы отдыхали дома каждое воскресенье. В воскресенье особенно старались что-нибудь испечь или сварить получше. Ах! Не сходит с ума то питанье. Боже мой! Да неужели я останусь навеки несчастным, навеки терпеть и мыкать это горе. О! Нет, я уверен, что мое счастье впереди, уверен, что свое счастье я сам переживу. Но добиваться счастья в теперешней обстановке считаю бессмысленным, ибо на какой-либо работе не был, я все же спецпереселенец. Я все же лицо, которое стараются поставить на худшую работу и дать малую зарплату. За что приходится страдать? Ведь мое страданье абсолютно безвинное. И за это безвинное страданье должно воздаться счастьем. Я в этом убежден.

Мне припомнилась интересная вещь. Когда я жил еще на Еманжелинских копях, то очень желал жить где-нибудь в лесу один, поодаль от худых и злых людей. Прожить как раз бы это смутное тревожное время, пока бы жизнь не наладилась. Пока публика друг друга грызет, я бы жил там, в глухом непроходимом лесу, а главное - я был бы в безопасности от (шахтных) газов. И вот хоть не в точности, но все же судьба мое желанье выполнила. Я живу в лесу, но только не один, как я желал. Нас живет много. И хуже всего - живем под начальством. Но иметь вольную одиночную жизнь можно, но только питаться здесь негде, ничего не купишь. Так что пропадешь с голоду. Надоело мне однообразное питанье. Кормят здесь нас только мало-мало хлебом да рыбой и немного крупки. Больше никакого разнообразия. Как это скоро надоело. Ну, ничего, я уверен, что дело в скором будущем изменится для нас к лучшему.

Сегодня второй день Прокопьева дня. Как скучно мы его проводим. Это ужасно, пища без перемен, не лучше и не хуже, дела без перемен, тоже не лучше и не хуже. Только мое здоровье стало хуже, страшная слабость во всем теле и опухоль по ногам. Мне советуют лечиться у фельдшера, но я нисколько не надеюсь, что он может чем-нибудь помочь мне. Он, по моему мнению, до этого момента никогда не был фельдшером, а был каким-нибудь коновалом и при больнице подметалом. Медикаментов у него почти что никаких нет. Нечем лечить больных. Ввиду такого обстоятельства, я серьезно решил лечить себя сам. Конечно, по руководству Мюллера.

Сегодня день великого престольного праздника, которого ждали с радостью, провожали с печалью. А теперь приходится о нем только вспоминать и этим утешаться. Я ожидаю с тревогой приближающегося момента, в котором должна решиться моя судьба. Если она не решиться, то я должен решить сам (сбежать!). Но каким образом это проделать - об этом я считаю толковать еще очень рановато. Как скучна, как дика здесь местность. Богата только лесом, травой и водой. Да травой, пожалуй, и не особенно. Лес и вода - вот что нашли мы здесь. Чёрт занес нас сюда. Но будем терпеливо ждать. Может быть, и в самом деле скоро решится наша судьба в лучшую сторону. Мы абсолютно не знаем, что делается, хотя бы в ближайшей деревне. Нас так изолировали от народа, что сюда не проникает ни малейшего: ни худого, ни доброго известия о союзных делах и о международной обстановке. Газет никаких нет, почтовая связь не налажена. Ну, в общем, положение ужасное. Сегодня мамаша ушла ловить рыбу саком. Повидал бы своих братьев. Вот уже 15 месяцев как я их никого не видел. Почему-то предчувствую, что я их скоро увижу, т.е. с новым урожаем.

Я большой противник канцелярской работы, но теперь, ввиду моей физической слабости, я не прочь и поработать на этой должности. Дал заявку в стройконтору.

Тятя разговаривает всегда только о том, когда что покушать, как приготовить. Ну и ругает маму за самую маленькую мелочь. Да и вообще, тятя и мама добром не говорят ни одного слова. Мама большое внимание обращает на карты, все ворожит, когда поедем домой и с тоской вспоминает о своей матери. Я же, в свою очередь, лишившись газет, абсолютно потерял всякую ориентацию в международных делах и в делах СССР. Чувствую, что прихожу все больше и больше к умственному отупению. Мне надоела, конечно, жизнь спецпереселенца и я тоже с нетерпением ожидаю, что нас должны отпустить. Потап на все это смотрит сквозь пальцы и никак не реагирует ни на что. Кажется, что ему все равно, восстановят нас завтра или через год.

Мама часто плачет просто от тех трудностей, которые приходится преодолевать.

Сегодня я прочитал статью из журнала «Огонек» про Вишерстрой (целлюлозно-бумажный комбинат имени Менжинского - руководителя ОГПУ до Г. Ягоды). Вот куда правительство решило использовать высокого качества здешние сосны! Но для этого нужна масса рабочих рук, нужно население. Вот мы и попали для этого населения. Мы сюда завезены для жительства и для этой работы! Думаю, что мы теперь очень близки к восстановлению гражданства. А перед этим восстановлением нас и завезли сюда для того, чтобы мы гражданами были в этом северном краю, и, возможно, большинство осядет здесь и будет жить, чего и желает правительство.

Решил попытать свое счастье. (Убежать с берегов р. Вишера, пока еще лето). Чем дело окончится, трудно предполагать. На успех ли, на неудачу ли пойдет - кто тут знает...

(Побегом) решить свою судьбу не пришлось. Теперь работаю лесорубом и так приходится работать, что некогда взяться за дневник. Все скучаю о своей родине и о том питании, которое имел дома. Наша жизнь здесь очень незавидная.

Я строю планы, как поведу свое хозяйство, когда меня восстановят, когда мне предоставят право собственности. Я решаю про себя, что хозяйство свое я поведу по-культурному. Летом буду вести обработку пашни (посевов и пара), а зимой буду работать по плотницкой части для своего хозяйства. И еще все ежеминутно думаю о своей родине (о с. Введенское). Очень скучаю о ней. Жду с нетерпением Октябрьской годовщины, в честь которой, возможно, Советская власть нас несколько помилует.

Тятя на меня несколько злобен, старается урезать порцию для меня.

Работать приходится от зари до зари. А огня нет (т.е. керосиновой лампы). Поэтому очень редко берусь за свой дневник. Пишу только в ненастную погоду, когда администрация снимает с работы.

Мы интересуемся только одной пищей. Нет другого интереса. Мать ходит в деревню за тем, чтобы хоть немного разжиться продуктами и попитаться. Если так прожить год-два, то, наверное, будешь диким, ибо вперед ни на шаг не задумываешь, а живешь только сегодняшним днем. Некоторые из спецпереселенцев определенно заявляют, что мы сюда привезены на медленное физическое уничтожение.

Но я этому не хочу верить и жду милости от 15-ой Октябрьской годовщины. Если милости не будет, то такое существование рано или поздно приведет к гибели. Все дело зависит от снабжения.

А у нас дела ужасные, народ болеет от недостатка пищи. Медицинской помощи фактически нет. Правда, есть у нас на участке фельдшер, но он безграмотный, и у него нет медикаментов. Внутренних болезней фельдшер не может узнать.

Доживем ли мы до светлого дня, когда сможем покинуть эту адскую местность и увидеться со своими родными и знакомыми?

Мы живем здесь и не знаем, что делается по СССР, как идет подготовка к годовщине.

Ах! Какая тяжелая, судьба выпала на нашу долю. К тому же семейные отношения ухудшаются... Замечаю, хотя и слабое, но семейное хищение продуктов. В этом я подозреваю больше своего отца, чем брата. А если это дело (воровство) увеличится? Горе нам, если мы потащим друг от друга жалкие крохи нашей пищи.

Ждем 15-ой годовщины и хотя бы крошечной милости для нас. Может быть, улучшения снабжения, а, может быть, и некоторым свободу.

Работать в лесу стало очень трудно, так трудно, что описать нельзя. Первое: плохое питание, 340-350 граммов хлеба съедаем, не более. Второе: нет настоящей обуви, а уже выпал снежок с вершок и более. Третье: погода скверная, в день перебывает всё - дождь, снег, тепло, холод. Работаем под дождем, голодные, холодные, а нужно выполнять окаянную норму.

Это ужасно жить и ждать смерти, смерти от голода. Из-за недоедания мы опухли до крайности, страдаем от малокровия.

Наступили холода. Мое слабое здоровье ухудшилось. Я как выхожу на холод, так сразу чувствую его по всему телу, и получается головокружение. У нас в поселке народ мрет, как мухи. Из числа 650 душ ежедневно погибает по 2-3 человека. Среди ослабленных людей распространяется еще и тиф, поэтому наш поселок поставлен на карантин. Что-то будет с нами дальше? Неужели мне больше не видать своего родного села? Неужели мне придется погибнуть здесь?

... Заведующий участком не признает никаких болезней, а всех гонит в лес на заготовку баланса (ствола сосны определенной толщины и длины). Он нагло нарушает закон невыхода на работу при 40-градусном морозе! Сегодня минус 42 градуса, а он проводил людей в лес. (В Финляндии, например, работа в лесу прекращается при минус 15). Какой ужас! Голоден, холоден, а ты должен идти в лес выполнять норму: 3 с половиной кубометра.

Пищи мало. За стол садишься голодный и вылезаешь тоже голодный. От недоедания опухаешь все больше. Эх! Что будет дальше? Люди с участка побежали, несмотря на сильную охрану. Побежали, кто с малыми детьми, а кто, оставив детей и свои жалкие манатки (вещи).

Только и думаешь, как бы что покушать. Как голодная лошадь грызет дерево, так и голодные люди грызут все, что может попасть под руки. При карантине на тиф нового подвоза продуктов нет. Говорят, хлеб на исходе.

Рабочему-лесорубу, ввиду того, что он не выполняет норму, выписывают хлеба по 300 граммов в день, а другим (старикам, детям) и того меньше. В общем, обрекают на голодную смерть.

10 декабря 1932 Г. скончался мои родитель. Умер от туберкулеза легких и от систематического недоедания. Было нас четверо, стало трое. Чья очередь лезть в гроб? Не знаю.

Нет никакого желания писать. Мысли рассеянные. Думаешь все о воле, о свободе.

Я уже болею 10 дней. Нарыв на задней части и развивается бронхит. Не знаю, что может из меня получиться.

Наши семейные отношения нарушены окончательно. Остались пока два брата. Мать - отныне бывшая мать - ночью крадче от своих сыновей уничтожила их жалкие крошки, выданные - редкий случай - за два дня сразу (хлеб и картофель).

Ждать хорошего от матери-воровки, почти обезумевшей от голода, нечего. Я ее в таком виде боюсь, для нее погубить меня нисколько не страшно. Господи! Что же делать, неужели мы уже погибли?

Я уже болею 4-ый месяц. Мне все решительно заявляют, что я не переживу все более трудных условий жизни. Наступает весна, а с ней - цинга, новая болезнь, которая будет народ подбирать почем зря.

Было холодно, Мы едва раскачались, чтобы протопить свою комнату. Наши соседи Киндеевы, жившие прежде очень дружно, теперь стали скандалить. И все на почве недоедания. Голодная собака, голодный человек становятся всё злее.

... Как мне спасти свое здоровье при такой жизни? Эх! Поскорее бы пришло лето. Дожить бы до тепла, подышать бы свежим воздухом, которого я теперь лишён...**

(Р.В. Ушаков умер в конце марта 1933 года).

**В городе Еманжелинске Челябинской области установлен памятник в виде небольшой часовенки в честь невинно погибших жертв репрессий в СССР с 1930 по 1933 годы.

сотрудником Мишкинского Народного Музея, корреспондентом

газеты «Искра», краеведом Курганской области. 1997 год,